АЛИ-БАТЫР[1]
Вам в стихах повествую, дети мои!
В этой повести — свежесть чистой струи.
Поучительны сказы о прежних днях.
Сам изъездил я прошлого колеи.
Был шестнадцатый год, и война велась,
И пришел в Семиречье царский приказ:
«По джигиту-от каждой четвертой семьи!»
Вот какая беда в ту пору стряслась.
Воля царская людям внушала страх.
Горе царский приказ посеял в сердцах.
От судьбы незавидной в горы уйти
Все решили тогда, киргиз и казах.
Тех, кто силы умеют обьединить,
Беспощадньши карами не сломить.
Ждал чужую затею дружный отпор,
За детей своих кровь поклялясь пролить.
Бий[2] дрожал и правитель дрожал волостной,
И на них ведь пошли бедняки войной!
Взяли в руки оружье людн труда,
Шел народный их гаев по степям волной.
Встал над всем Семиречьем дым мятежа.
Власть утратили царские сторожа.
Вел киргизов Канат[3], отважвый батыр,
Кинул клвч боевой он, знамя держа.
А казахов под Вервым вел конник Али:
Молодые во множестве с ним пошли.
Гневом вспыхнули взоры смелых бойцов,
Гибель слутам царя их пули несли.
Горе мирным родам ва влечи легло.
Тучей кряж Алатау заволокло.
Все живое с вредгорвй и из степей
Вдаль от теплых зимовок в горы брело.
Чтобы смуту унять, к себе геверал
Волоствых и аульных бвев првзвал.
От мужчив — и ювцов и зрелых мужей —
От семьи, от работ оторвать вриказал.
Бии этот набор взялвсь провести.
Власть богатых у биев была в чести:
Сталв бедвых со всех волостей сговять —
Всем теперь, мол, поввнность надо нести.
Но варод отказался муку терветь,
Ладить с теми, чья свистяуть готова плеть:
Уничтожили спяски вризывввков,
Волостных взлупяли, чтоб звали впредь.
Общий список мельквул у Аля в руках
И, сгорев ва костре, превратвлся в прах.
Вдохновнл молодежь поступок такой,
И у старцев он отклвк нашел в сердцах.
Чуть лвшь стал яаш Али вождем мятежа,
Вышел вовн по имени Алкожа
И поклялся, кввжал к губам пряложив,
Не щаднть своей жнзян, правде служа.
Много юношей тут же к Алн стеклось,
Много смелых средн пожнлых вашлось:
Дружбу славвлн, песни слагая вслух,
Да и сам не пошел я с вародом врозь.
В Иргайлинской был волостя бнй Баймен[4].
Испугался он грозных столь перемен:
Этот вервый врнслужняк царских чнвуш
Трясся зайцем под плотвой защятой стен.
Кто свою, говорят, охраняет честь,
В том уже половява доблестн есть:
Что Алжан с Нусыпбаем помочь спешат,
До Аля долетела с Курдая весть.
Нусыпбай был орлом в восемнадцать лет.
В Улы Жузе[5] оставнл он яркнй след,
И не менее памятен всем родам
Нусыпбаев прославленный храбрый дед.
Внук, на смену ему, молодцом подрос.
Был он смугл, у него был с горбинкой нос.
Мог обвить он вкруг уха свой черный ус.
Мог, должно быть, плечом он едвинуть утес.
Не дрожа, под огнем он выстоять мог.
Жарким словом сердца молодежи он жег.
Этот воин стал правой рукой Али,
Стал при нем, как могучего кряжа отрог.
На возможность для ближних добыть права
В них, в обоих, надежда была жива;
Спать спокойно мешали им стоны тех,
С кем расправились царские пристава.
Многим сесть — и надолго — пришлось в седло.
Многим бремя войны на плечи легло.
Сами в кузнях мечи ковали себе,
Стало впятеро болыпе клинков число.
Это воинство, лишних не тратя слов,
Раздобыло оружие всех родов;
Крепко стиснули древки секир в руках;
Был у каждого снеди запас готов.
И тряслась волостная бийская знать:
Не могли от себя грозу отогнать;
Сон утратили, чуя народный гнев;
Чем бы — думали — смуту сразу унять?
Ими посланы были к властям гонцы:
Ждут картечи, мол, явные подлецы;
Мол, не вредно по сброду царским штыкам
Прогуляться без жалости и ленцы!
Бии ждали карателей, как гостей,
Ждали царских жандармов из крепостей,
А в Копа[6], не щадить свою кровь клянясь,
В то же время восстали пять волостей.
Штурмом пост Чемолгана[7] взял Бекбулат.
Вскоре был Каскелен восставшими взят.
И в Кортэ[8] и в Ботпае[9] всдыхнул мятеж,
Грозно множялся, рос у Али отряд.
Весь Кастек разожгли Макыш и Сатай[10],
Всколыхнулся в те дни Шапраштынский край,
Сжег отряд, что напал на Узун-Агач,
Дом жандарма (не скажешь, что невзначай).
А к тому же пятьсот с берегов Или
Дал бойцов и Майсап батыру Али;
Рати десятитысячной дружный шаг
Слышен был, сотрясая недра земли.
Волновались в Токмаке[11], восстал Жаныс[12]
Род за родом немедля отозвались:
К Жалайиру примкнул Албан-Суан,
И по-братски их всех поддержал киргиз.
В горы бии бежали и весь их сброд.
Страшен был этим трусам гневный народ:
Где могли, они резали мирный люд,
Тех, кто, столько трудясь, давал им доход.
Богачей, тунеядцев, местную знать
Не успели повстанцы в горах догнать,
Только почту сумели перехватить.
Да с грабителя пристава голову снять.
Слух дошел: генерал направил войска,
Он младенца растопчет и старика…
Но повстанцы их ждали, духом сильны!
Встреча с царскою сворой была близка.
Местом встречи кровавой стал Колкамыс.
Там снаряды и пули тучей неслись.
Силам вражеским счету, казалось, нет.
Дым пальбы пеленой над степью навис.
Стало ясно повстанцам немного спустя —
Против пушек бессильно природы дитя,
Но пришлось им, сказав «Коль разделся — плыви!»,
В битву кинуться, голову очертя.
Беспощадная смерть косила людей.
Для нее было много открыто путей.
Смерть взимала, царю услужая, дань,
С каждым часом борьбы становясь лютей.
Отступили повстанцы, но, силы собрав,
Снова в бой устремились: он был кровав.
Грозно рявкали пушки. Стонала степь.
Погибали защитники собственных прав.
Но казался безмеряым отваги запас.
Тридцать лет было мне в тот памятный час,
Как воинственной песней «Вставай, народ!»
Я, по мненью товарищей, скалы потряс.
Сел уездный каратель в седло,
А за ним поскакал солдат;
Оба — с шашками наголо,
Всякий, дескать, был виноват.
Не манил убийцу ночлег,
Нетерпеньем он был объят:
Старцев, женщин, детей, калек,
Всех рубили они подряд;
Все равно, что казах, что киргиз:
Погибали и стар и млад.
Царский ставленник, блюдолиз,
Жаждал пристав-палач наград:
Горла всем бы он перегрыз,
Лишь бы знатен стал и богат.
К нам — «уездный!» —
и вширь и вдаль
Тучи страшную весть несли
Несся пепел сожженных юрт
Над простором голой земли.
Многих, сгубленных палачом,
Наспех беженцы погребли.
Не жалея голов своих,
Люди прятали след Али.
Кровь и слезы мирных людей
С гор стремниной бурной текли.
Отсидеться от царских слуг
Предстояло в расщелинах скал.
Друга сирый оплакивал друг,
Мать с отцом ребенок искал.
Скот бродил без хозяев вокруг
И унылую степь окликал.
Псы рычали, отбившись от рук;
Осмелевший, рыскал шакал.
Люди путь держали на юг,
Ветер след их песком засыпал.
Даже землю терзал яедуг,
Пристав ею, и той помыкал:
Заменяя шашкою плуг,
Весь уезд он, как будто, вспахал.
Покидая родимый край
И свои оставляя следы
Средь песков, лишенных воды,
И киргиз и казах от беды
Уходили тогда в Китай.
Опустели подножия гор,
Не трещал веселый костер;
К перевалам, в объятья нужды,
Под нависшие горные льды,
Царской воле наперекор,
Уходили, прервав труды,
И тащились, ночью и днем,
Даже старцы скорбным путем.
При поддержке пяти волостей,
Выбрав самых отважных людей,
Ждал Али продолженья борьбы.
Кладь легла на верблюжьи горбы,
Люди выпіали в степь лошадей,
И, под звуки ружейиой стрельбы,
Жирный бий содрогался, злодей.
Люди двинулись в Бестамак,
На Кантау и в Кызылкум,
Чей уклад суров и угрюм,
Где не выдержит даже степняк,
Где, как в море, вода солона,
Где не травы — колючка одна,
Где прокормится только верблюд…
Здесь мерещился людям приют,
И была их надежда сильна,
Что жандармов сюда яе пошлют.
Но, надеясь на царских чинуш,
Бии-трусы в мятежную глушь
Не желали со всеми уйти,
Ведь с народом им было не по пути:
Никого не хотели щадить.
Лишь бы приставу угодить,
Перед этим страшилищем лебезя,
Перед ним, как тени, скользя…
На восставших своих земляков,
Оставаясь сами в тени,
Наговаривали они,
И солдатам проводников
Заменяли в те грозные дни.
Разыскать Али-храбреца
Еркебай и Султан взялись:
Волчьим блеском глаза их зажглись;
Бии, рыская без конца,
Только без толку извелись.
С Ажибаем Баймен, между тем,
Многих вызвали на допрос,
Но народ был стоек и нем:
На восставших друзей не донес.
Чтоб вернуть оставшимся речь
И заставить их выдать Али,
Бии стали пожитки их жечь,
Но упорства сломить не могли.
Биев пристав, меж тем, подгонял,
Их свирепствовать заставлял
И, бранясь, при том уверял,
Что по ним прогуляется кнут,
Если только Али не найдут,
И что сам он из бийских бород
Вырвет волосы по одному…
Бии кланялись низко ему
И клялись, что смирят народ.
В это время тайным путем
Шел Али с отрядом своим:
По ущельям он шел глухим,
На Кульджу совершил подъем.
Он к холодному роднику,
Называвшемуся Мати,
Он кподножью вершины Ку,
Свой отряд спешил довести.
Он уже Кадыра достшу
Где Курдай вершины вознес
И где дикие скалы воздвиг.
Над ущельем навис там утес:
Был суровым и мглистым утес,
Там Али свой отряд укрыл,
Чтобы враг не пробрался в тыл.
Там, с подзорной трубой в руке,
Он глядел внимательно вниз
И в нее разглядел Колкамыс:
Он приметил солдат вдалеке,
Он своих неприятелей увидал,
Беспощадных карателей увидал.
Он с бойцами как их глава
Посоветовался сперва,
На две части отряд разбил
И, оставив одну под горой,
Незаметно, с частью второй,
К смелым действиям приступил:
К зимним пастбищам начал поход,
Где бежавшие впопыхах
Все оставили не местах;
Там собрал он брошенный скот,
И, покуда было темно,
На верблюдов навьючил зерно —
Одногорбых он нагрузил
И двугорбых при том не забыл
И, вдобавок, на триста телег
Навалил запасы еды
И пошел по долинам рек
Вдоль безлюдной горной гряды…
Шел он сутки и увидал
Затерявшийся бедный аул:
Долго думать Али не стал.
Он туда с дороги свернул,
Он мешки с телег поскидал
И впридачу верблюдов дал.
И народ, что пред тем голодал,
Восхищенно руками всплеснул.
Тут Али к Мати-роднику
И к подножью вершины Кушокы
С пятисотенным войском свернул.
Подъезжая к вершине Кушокы,
Увидали повстанцы гонца:
Утомленного жеребца
Осадил он на всем скаку
И сказал, что ищут Али,
Что солдаты случая ждут,
Что жандармы за ними идут
И что след повстанцев нашли,
И что бии сотням врагов
Заменяют проводников.
Взор Али тогда засверкал;
Свой кинжал он поцеловал;
В ожиданье новых вестей,
Разделил он на пять частей
Пятисотенный свой отряд
И, возглавив пятую сам,
К остальным обратился друзьям:
Пусть, мол, старшему подсобят,
Подсобят с четырех сторон,
Если встретит противника он!
Алкожа, и с ним Кыргызбай[13],
Будут ждать в засаде врагов,
А Майсап, и с ним Нусыпбай,
На подмогу придут с боков;
Будет также в засаде Алжан,
Должен вырваться сзади Алжан,
С тылу бросить сотню свою,
А меж тем, в лобовом бою
Сам Али будет бию мстить
И с уездным счеты сводить,—
Ведь за то, чтоб его землякам
Не грозила царская плеть,
Он, идя навстречу штыкам,
Не боялся в бою умереть…
Был гнедой его с лысинкою на лбу.
Им делить предстояло судьбу:
На него с оружием сев,
Клятву воина храбрый Али,
Чтобы звезды ему помогли,
Дал торжественно, нараспев,
И покрылся шкурой козла,
Чтобы в битве ему помогла.
Конь под ним волновался гнедой,
Конь с отметинкой белой на лбу.
Он породы был непростой,
Отличал от грома стрельбу.
Можно было, его оседлав,
Устремиться в битву на нем.
У него был горячий нрав.
На лету он прыскал огнем.
Он копытами камни дробил.
Он с горы спускался стрелой
И взмывал над нежданной скалой.
По три дня не ел и не пил,
По три дня не дремал он порой…
Кто такого видел коня?—
Хвост — как шелк, что пойдет на халат,
А копыта — шире лопат,
А хребет — прочней кетменя!
Жила каждая — как канат,
Взгляд пугливый — жарче огня,
Уши — каждое, как кинжал,
Жир в два пальца под шерстью лежал…
Впрочем, хватиг коня рисовать!
Будем дальше повествовать.
Вот уже, пройдя Отынды,
Приближаясь к вершине Кушокы,
Царских слуг шагают ряды! —
Пули в сумках висят на боку,
Штык равняется по штыку…
Их ведет Баймен-сатана,
Их судебный ведет старшина.
Старшину Али уследил,
Впереди приметил его
И как следует встретил его:
Он винтовку свою зарядил,
Своего гнедого взнуздал,
На стальных стременах привстал —
И «Удачу, судьба, ниспошли!»
Львиным голосом крикнул Али.
Воздух долго от клича дрожал:
Клич был каждой скалой повторен;
Он деревья вокруг раскачал,
Хвоей был и листвой повторен.
Выстрел, следом за ним, прозвучал:
Он был с силой тройной повторен…
Этот выстрел Баймена сразил,
Пламя жизни в нем погасил
И с коня бездыханным свалил.
Закричали со всех сторон
Притеснители мирных племен
И не знали, куда им стрелять,
Штык и пулю в кого направлять.
Врассыпную пустились они,
Пробил час жестокой резни,
В рукопашную драться пришлось,
Пики тыкались прямо и вкось,
В ход у здешних дубины пошли,
На изрубку спины пошли,
В битве счастье за голью пошло,
С беднотой на приволье пошло.
Сам Али, как голодный волк,
Смело врезался в царский полк:
Свежей кровью себя ои омыл
И, хотя уже ранен был
И хотя наступила ночь,
Но с того, кто убийцей слыл,
Голова не слетела прочь:
Скрылся пристав, и след простыл,
На расправу его поволочь
Не сумел отважный вожак…
А заря ускорила шаг,
А за горы месяц уплыл,
И лицо свое день открыл,
И карателей гнали, кроша,
С бийским сбродом, взятым внаймы,
Через горы, через холмы,
Прямо в сторону Балхаша.
Кыргызбай преградил им путь,
Не дал в сторону им свернуть.
Нусыпбаевы скакуны
Налетели со стороны,
И свинцовый низвергся град
На карателей из засад.
И Алжан, Али побратим,
Что хитер был и неуловим,
В то же время ударил по ним:
Захватил он жаидарма в бою,
И за гнусную хватку свою,
За страдания бедняков
На одном из сосновых суков
Тот у бездны повис на краю.
После әтого первого успеха, одержанного повстанцами, Али решил искатъ свою семъю. Он рассчитывал, что успеет вернуться к своим товарищам, до того, как из города Верного (нынешняя Алма-Ата) вышла бы новая карательная экспедиция.
Помощь храбрых Али отверг,
Кыргызбая лишь взял с собой:
Он, как только закат померк,
Удалился горной тропой.
Снег вершин белел позади.
Ныло сердце у мужа в груди.
Все желали счастья ему:
Пусть найдет, мол, в родном дому
Имоставленную семью!
Он скакал сквозь ночную тьму,
Приближаясь к родному жилью;
С Кыргызбаем летели вдвоем,
Словно две падучих звезды,
И терялись во мраке следы,
И, хоть крут был горный подъем,—
Не смущаясь неторным путем,
Конь пластался рядом с конем,
Словно выдры под гладью воды.
Так скакали всю ночь напролет,
Но, закончив к утру перегон,
Видят — пусто со всех сторон,
Пепелище их мертвое ждет…
Ничего, кроме голой земли,
Не нашел бедняга Али!
Разыскал он в степи людей,
0 своей семье расспросил,
От услышанных здесь новостей
Пуще прежнего загрустил:
Брата, сьша, дочь и жену,
Даже дядю пристав угнал…
Как узнать — томятся ль в плену,
Иль совсем их враг доконал?
Трудно горе такое снести!
Грудь горит от сердечных мук,
Трудно силы в душе найти,
Все выскальзывает из рук…
С наклоненною головой,
Озадаченный, сам не свой,
Не желая глядеть на мир,
Сокрушался Али-батыр:
«Жаль, что в битве я не погиб!» —
Вместо голоса — только хрип,
Словно был простужен Али.
Словно был недужен Али;
Искусал он губы себе,
Кровь по нижней стекает губе,
Слезы сердце батырское жгут,
В два ручья по щекам текут;
Не владеет во рту он сухом
Онемевшим своим языком…
Подошел к нему Кыргызбай
И сказал: «Тебе тяжело;
Не скажу, поправимо ли зло,
Но что муж ты, не забывай!
Кто рожден отчизне служить,
Должен многое пережить.
Кто воюет скорбя и мстя,
Воевать не будет шутя,
И отрада, стало быть, есть:
Эго — право на грозную месть!
Жаждой мести святой горя,
Ты не дашь прихлебалам царя
Подводить под розги и кнут
Бедняков, что в»степях живут.
Так что незачем даром стоять
И бесценное время терять!
Надо нам вернуться к своим
И оттуда к палаткам чужим
Молодца на разведку послать,
Иль самим нам туда поскакать,
Чтоб узнать, нет ли пленных там,
Полных дум сокровенных там,
Чтоб искать надежных путей
Для шагов дерзновенных там
И чтоб угнанных жен и детей
Можно было вернуть очагам.
Я другого совета не дам».
И слова Кыргызбая дошли
До горящего сердца Али:
Стиснул зубы Али-смельчак.
Надо вскачь понестись натощак,
Во юметнувшейся скрывшись пыли!
А под ним, словно споря с бедой,
Белозвездчатый резвый гнедой
Так и этак пробовал шаг.
И сказал себе воин: «Простись,
Перед тем как назад понестись,
С тою степью, где мирно пастись
Мог недавно твой гордый конь!,.»
Полыхал в его сердце огонь:
«Так прости ж,— сказал,— отчизна моя,
Где ребенком ходить научился я!—
Ты не можешь, отчизна, поведать мне,
Где теперь моя угнанная семья…
Где теперь мои сорванные ростки?
Где со смятыми крыльями мотыльки?
Хлеб мой горек, и горько мое питье,
Рвется сердце скорбящее на куски…
Где теперь мои дети найдут жилье?
Не зачахнут ли с голода и тоски?
Я у круч Алатау с братьями рос,
Где, струю низвергая, поил нас утес,
А теперь мои братья в плену у врага,—
Их порыв несчастливого ветра унес!
Ополчился я сам на царский приказ,
Я призывом к восстанью сердца потряс.
Вору приставу голову снес долой,
Но себя от беды при этом не спас.
Я бездомному псу подобен теперь,
Я — над пеплом очажным скулящий зверь…
Жаждой мести горя, или смерть приму,
Или верх одержу, не страшась потерь!
Чтобы ставлениик царский, злодей и плут,
Не сплетал для народа коварных пут,
Нужен мудрый нам друг, наставник н вождь,
Тот, кого среди русских Ленин зовут.
Я слыхал, что воспрянет с ним беднота
С ним связать наши судьбы — моя мечта.
Я пошел бы за ним и на край земли,
Но дорога к нему — царем занята.
Жгучим нламенем скорби душа горит,
И кровавая дымка в глазах стоит,
И не может понять тебя друг до конца,
Если сердце не собственное болит.
Кто лишился детей, опоры отца,
Вот кто жизнью своею не дорожит!» —
Так сказал он, и снова на перевал
На гнедом белозвездчатом поскакал.
Кыргызбай был с ним рядом, друг, что ему
С восыиикратным искусством в беде помогал.
Колкамыса достигли вскоре они,
Где, быть может, сыскался бы след родни…
Было за полночь. Месяца лился свет.
Спешась, всадники крались, прячась в тени.
Стали слушать, чем дышит враждебный стан:
Из-под воза облаял их пес-полкан;
Сонный, носом клевал в полутьме часовой —
Было бы можно бесшумно взять на аркав.
Спали в стане солдаты, словно сурки,—
Неопасны теперь их были штыки!
Их не болыпе, чем тридцать, было всего,
Прочих в город вернули — в роты, в полки.
Два повстанца весь лагерь пешком прошли,
Сразу — как поступить — решить не могли,
А пока — чтоб не видел их часовой —
Залегли средь обоза, словно кулв.
Кыргызбаю сказав «подожди здесь, друг!»,
Красться начал Али мимо царских слуг;
Он страдальческий стон услышал во тыие,
Неожиданный этот смутил его звук.
Пядь за пядью, как делают пластуны,
Продвигался Али при свете луны.
Он был смел до безумья, как тот орел.
Чье потомство он добыл бы с горной стены.
Пядь за пядью, как делают пластуны,
Полз, и сердце дрожало дрожью струны,
И не мог охладиться пылающий лоб
На ветру, что ласкал прохладой волны.
А стонал умиравший юный Джапар,
Брат Али,— поразил его сабли удар…
Средь репья он, закованный в кандалы,
Обречен на одну из тягчайших кар.
Пролил слезы Али над братом родным,
Он склонился над ним, над еле живым,
Лоб, как нежная мать, ему целовал,
Освежал ему рот черпком ручьевым.
И, в надежде на то, что очнется брат
И расскажет, где пленных детей томят,
Прижимал его к сердцу долго Али,
Ждал, что сила и молодость победят.
Лишь тогда, как проснулся, алея, восток,
Стал по силам Джапару легкий кивок,
И зубами он скрипнул, брата узнав,
Скрипнул так, словно был на зубах песок…
Не осталось в израненном теле сил,
Приступ огненных мук лицо исказил,
Кровь блеснула на звякнувших кандалах,
И, с трудом, умиравший заговорил:
«Наш отец был пытаем и умер от ран,
Кулипу волостной угнал атаман.
Срезав косы, тащил за конским хвостом,
Пешей гнал, ей на шею накинув аркан.
Сын Баймена в той шайке был верховод,
Что у нас отобрала последний скот…
А за то, что я выдать вас не хотел,
Я исколот ножами биев-господ.
Брат! Пришла моя смерть, меня не спасти,
Но за гибель мою врагам отомсти!
Мало жил я, но знаю — вслед за тобой
Я к свободе по верному шел пути…» —
И откинулся навзничь юный Джапар,
И погас навсегда в груди его жар,
И Али, его труп на себя взвалив,
С ним пополз под извилистый глинистый яр.
Встретя их, Кыргызбай слезу уронил
И Джапара, вздыхая, похоронил;
Брат, Али, над могилой погоревал
И, немедля, расправу с врагом учинил.
Сев по седлам, на лагерь, смерча грозней,
Оба друга напали из-за камней:
Нападая, глазами сверкнул Али
Ярче, кажется, всех возможных огней.
«Если в битве,— вскричал он,— лягу костьми,
Их как дар мой посильный, отчизна, прими!
Я обрушен, как меч, на вражеский стан
Тенью брата и угнанными детьми!» —
Белозвездчатый прянул под ним гнедой,
Кыргызбай свой добавил натиск крутой,
С двух сторон оглушили лагерь они,
Словно волки, что душат дружной четой.
Совершась, как нежданный горный обвал,
Сны солдатские этот вабег прервал;
Он врагам растерявпшмся гибель нес,
Промах редко клянок в этот час давал.
Но и мститель ужалев пулей шальной:
В руку ранен Али… что делать с одной?
И гнедой белозвездчатый от солдат
Истекавшего кровью умчал стрелой.
Пастбищ, с детства знакомых, батыр достиг.
Кровь его даже в конский проникла потник.
Он заметил, что нет Кыргызбая при нем,
И об этом забыть не мог ни на миг…
Но и тот за Али добрался вослед,
Только места живого на теле нет:
Девять ран огнестрельных, и все же — жив!
Так их кони спасли их для новых бед.
Удалось и помыться, и кровь унять,
И, как прежде, трубу подзорную взять,
И, в нее поглядев, увидел Али:
Кто-то к ним, вдоль оврагов, скачет опять…
Кто и с чем и откуда, им невдомек,
А от мыслей недобрых с виду далек.
Ждать решили, не прячась, но и следя,
Как бы все же в ловушку их не завлек.
Это выслан гонец был за ними с гор:
Дни и ночи скакал он во весь опор.
О бежавших кочевниках он рассказал,
Сообщил, что грозят им голод и мор.
Стало холодно, зябли, мол, стар и мал,
Распрей дух, мол, с сородичей дань взимал.
Этот слух, занесенный посланием с гор,
Двум батырам сердца мучительно сжал.
Как не знать им о лютости горных зим!
Как не знать, что могуч мороз-нелюдим!
Кыргызбай и Али, чуть-чуть отдохнув,
Поскакали в предгорья к собратьям своим.
С тигром раненым схожий, батыр Али
Поглядел на сидевших в горной щели,
Всех собрал и пред ними речь произнес,
И слова его доводом веским легли:
«Молодежь! Старики! Не ваша вина,
Что с царем непосильна для нас война.
Нет припасов у нас, и винтовок нет,
Нет коней, что носили бы стремена.
Надо двинуться в путь, не сетуя, вам,
Надо пищу иметь согретую вам,
Надо вам малышей от стужи спасти,
Я вернуться назад советую вам!
Вы три месяца жили при горных снегах:
Это видно на детях и стариках…
К вам приедут из города, скажут — «домой!»-
Не противиться ж вам, с детьми на руках!
Из Ташкента чиновник едет старшой.
Расположен к вам, якобы, всей он душой,
Вас не будет наказывать за мятеж,
Это,— скажет,— проступок не ваш, чужой.
Вы тогда на меня свалите вину —
Это он, мол, восстанья поднял волну!
Вас, и старых и малых, прощенье ждет,
А уж я без прощенья в сторонку сверну.
Скоро, может быть, вновь увидимся мы;
Может быть, и не позже исхода зимы:
Дело в том, что свободу людям несут
Большевистских вождей сердца и умы.
Дело в том, что вернулся Ленин-батыр:
Он избавил народ от дарских секир!
Говорят, что и здесь его можно ждать
И что в честь его будет праздничный пир…»
Веря слову Али, народ ликовал,
Слезы радости, слушая, проливал.
Как велик этот Ленин!-думалось всем,-
Никогда еще мир таких не знавал!
Кыргызбай с Нусыпбаем и Алкожа
И с Алжаном Майсап, поводья держа,
Пожелали отправиться за Али,
За вождем Иргайтинского мятежа.
Как сквозь стадо, под звуки воплей сплошных,
Шесть батыров, на чалых и на гнедых,
Проскакали, чтоб стят большевистский искать,
Сквозь толпу, на просторы далей степных.
Они прискакали в город Верный и остановились на окраине, у одного из родственников Майсапа. На них донесли, и дом, где они жили, был окружен жандар-мами и солдатами. Началась перестрелка, при которой погибли Нусыпбай и Майсап. Остальные были схваче-ны, избиты и брошены в тюрьму. Следствие, «розыск» по их делу вел некий Павлов, который оказался под-польным большевиком, чего участники мятежа не зна-ли. Он всеми способами старался оттянуть рассмотре-ние дела.
Угрюмо батыр Али
Под крепким сидит замком;
Израненный Кыргызбай
С отчаяньем не знаком;
Владеет еще Алжан
Увесистым кулаком,
И всех Алкожа-певец
Былинным бодрит стихом.
Батыры сидят в тюрьме
Под гнетом тяжелой мглы;
Им ноги и руки жмут
Железные кандалы;
Им Павлов чииит допрос,
Вопросы острей иглы;
Али на царскую власть
Не сдерживает хулы
И, зная, что близко смерть,
Он тверже любой скалы.
Али у стола стоит,
По виду совсем больной:
Осунулся он, увял,
Оброс он волос копной;
Вкруг ног у него, вкруг рук —
Волдырь от цепей сплошной…
Допрашивает Али
Нахмуренный разыскной:
«О чем,— говорит,— мечтал?
Мне все,— говорит,— скажи!
Кто сеял, грозя царю,
Народные мятежи?
Не вам ли на благо степь
Дана без всякой межи?
Тебя наказанье ждет —
Покайся или дрожи!»
Из горла бунтовщика
Исходит чуть слышный хрип:
«Твой царь у своих рабов
Решимости не отшиб:
Насилие в их быту
Засело, как в теле шип,
Но людям не по душе
Безмолвие жалких рыб!
С тулпаром в родстве скакун,
А коршун — в родстве с орлом.
Не стану теперь скрывать:
Мы слышим великий гром,
И к Ленину в мятеже
Я ринулся напролом!
Хоть я и попал в капкан,
Хоть стал слаборук и хром,
Но скоро бесправный люд
Покончит с великим злом.
Ты карой меня страшишь,
За этим засев столом,
Но горд я, одиако, тем,
Что сделано мной в былом».
Тогда розыскной вскочил
И, глядя на волдыри,
С которыми в кандалах
Знакомились бунтари,
«Я цепи,— сказал,— сниму,
Не скажет судья — «умри!»,
Но будет и впредь висеть
Замок на сырой двери:
В тюрыме подождешь, дружок,
Прихода твоей зари…»
Мятежники с лишним год
Промаялись взаперти,
Но знали — друзья придут,
Придут, чтобы их спасти:
Ворота тюремных стен
Сумела толпа снести,
И двинулась вся страна
По Ленинскому пути.
Врагов добивать взялись
Али, Кыргызбай, Алжан,
Был с ними и Алкожа,
Шутник, острослов, горлан:
Все, с Павловым заодно,
Влились в ряды партизан.
Отряд их осуществил
Отчаянных много дел,—
Крепчали большевики,
И стяг над ними алел.
Тут ебить с генерала спесь
Товарищам долг велел,
А тот, как отшельник крот,
В норе крепостной сидел
И, вздумай он улизнуть,
Едва ли остался б цел.
Но двинуться, все же, в путь
Был вынужден генерал:
Замысля в Китай побег,
Он сотню солдат набрал.
Что делать, чтоб главный волк
Действительно не удрал? —
Седлали батыры коней,
А был их отряд немал,
И в черной своей тени
Их лес предгорий скрывал.
С неделю так провели,
И многие мимо них
Пытались пройти тайком,
Пристанищ ища чужих,
Но все это — мелкота,
Чинов не видать болыних,
А город, где волк сидел,
Зловеще в те дни притих…
У Павлова и Али
Разведка была чутка,
Но в горло не лез кусок,
Вода казалась горька:
Лишь каждую жадяо весть
Ловили издалека.
И вот долгожданный слух
Из города к ним дошел! —
Предутренний иней сел
На каждый древесный ствол,
За каждым стволом сосны
Таился винтовки ствол,
И грозен был их сплошной,
Невидимый, частокол.
Нетронутая, вперед
Прошла головная часть,
На следовавших за ней
Был должен отряд напасть:
Не видела грозных дул
Бегущая горе-власть,
В засаде ж отряд таил
Свою боевую страсть.
В конвойном живом кольце —
Видать, генеральский дух! —
Приблизились тарантас
И синий на нем кожух,
А тот, кто страхом томил
Детей, стариков, старух,—
Дрожал в тарантасе сам,
Дрожал, как мокрый петух.
Генерал был со всех сторон
Охраняем ротой солдат.
Был лукав и опытен он:
Пулеметом вооружен,
Чтоб удался ему перегон,
Крепкий выдвинул он заслон,
И своих не боясь затрат
И врагам готовя урон.—
А меж тем угодил в капкан
Тех, кем был он для кары ждан,
Тарантас и синий кожух
Взяли тщательно на прицел:
Генеральский терзая слух,
Залп за залпом вдруг прогремел,
И над грудой солдатских тел
Генеральской перины пух
Белой тучей к небу взлетел.
Пулемет, полаяв, умолк.
Конских грив развеялся шелк.
Генеральский голос сердит,
Рядом пристав уездный глядит —
Что случилось, не взять им в толк.
На спасенье надежда плоха:
Из-под синего кожуха
Их изъяли, как потроха…
И Али в сердцах закричал:
«Вот кого я давно не встречал!
Первым делом по праву могу
Я с уездным счеты свести!
Он давно предо мной в долгу!» —
В сердце пулю всадил он врагу
И, оставив его на снегу,
Второпях повернулся вспять:
Стал он Павлова взором искать.
Что ж он видит?— К шее коня
Золотые кудри склоня,
Обливается кровью друг!..
Павлов ждет участливых рук!
Не мешкал Али-батыр,
Снял Павлова он с коня,
Снял, братней кровью живой
Всю грудь себе кровяня;
Слезу уронил Али,
Хоть был он крепче кремня.
Уняв повязкою кровь
И ложе постлав у пня,
От раненого ушел
Он к первой заботе дня:
Где синий торчал кожух,—
Заканчивалась резня,
Валялась под ним в крови
Правительская родня.
Кончали подсчет потерь,
Чужой пулемет браня:
Огведал в бою Алжан
Пронзающего огня,
И павшим в бою друзьям
Готовилось тридцать ям
При помощи кетменя…
Как силятся воробьи
Спастись от когтей луня,
Так в чащу ушла от пуль
Разбитая солдатня.
Не спешил покидать ущелье отряд,
Но, лишенья терпя средь горных громад,
В ожиданье подхода советских войск,
Он уже и достигнутому был рад.
Слух о том, как страны меняется лик
И какой генерала конец постиг,
Сделал славными Павлова и Али
И во все уголки немедля проник.
А когда и советские силы пришли —
Словно крылья за спинами отросли:
Большевистский над Верным взметнулся стяг,
Заалел над простором свободной земли.
И спустились тогда партизаны с гор,
Шайкам белых попутно дав дружный отпор,
И нашли меж встречавших их горожан
Жен, детей, стариков своих, братьев, сестер.
От других отделился статный юнец:
По-военному держится молодец,
Он учтиво здоровается с Али,
А себя называть не спешит, хитрец!
Но родного в нем сына Али узнал:
Он Толеу в объятиях долго сжимал,
Гладил первенца нежно по голове
И невольно слезами глаза увлажнял.
Этот мальчик Толеу — вот он каков!—
Взятый в плен, умудрился бежать от врагов;
Он надежды родителей оправдал,
Отличившись в разведке у болыиевиков.
Видел он, как родная погибла мать:
От нее про Али хотели узнать,
Но она пожелала быть там немой,
Где ей вздумали звери кости ломать.
И сестренка потеряна, Кулипа,
Затерялась навеки ее тропа…
Невеселой беседе сына с отцом
Не мешала, почтительно смолкнув, толпа.
Но Али не хотел ей день омрачать,—
Ведь его так радушно вышли встречать…
Он, на митинг придя, на тысячах лиц
Ликованья и счастья видел печать.
Он глазами впился в советский плакат:
Это Ленин с улыбкой на мир глядит!
Тут же он, на коленях, целует при всех
Алый стяг, что ласково шелестит.
Здесь кончается сказ о храбром Али.
Кто послушает, память о нем продли,
О батыре, которому в трудный час
Только Ленин и партия помочь могли!
Всю страну вдохновляют их имена;
Вся страна их делами озарена;
Если все человечество к ним примкнет,
Невозможна вовеки станет война.
Их, чем дольше живу я, тем больше чту!
Вот шестому десятку подвел черту…
Если станет известной повесть моя,
Значит — в ней воплотил я жизни мечту.
1916 – 1947
[1] Али -батыр – (Али – имя, батыр – герой), — один из организаторов восстания казахов бывшей Семиреченской (теперь Алматинской) области в 1916 году.
[2] Бий – судья.
[3] Канат – один из руководителей восставшего киргизского народа.
[4] Баймен – Иргайтинский волостной управитель.
[5] Улы Жуз – Большой Жуз – одно из трех основных племен казахов.
[6] Копа – название местности.
[7] Чемолган – название местности близ г. Алматы.
[8] Кортэ – название населенной местности.
[9] Ботпай – один из родов Большого Жуза.
[10] Макыш и Сатай – участники востания.
[11] Токмак – название местности в Алматинской области.
[12] Колкамыс – название местности.
[13] Кыргызбай – друг Али-батыра, один из руководителей восстания.